Первой жертвой использования психиатрии в политических целях в СССР стала революционерка-террористка, лидер партии левых эсеров Мария Спиридонова, заключённая в психбольницу по приказу Дзержинского в 1921 году[1].
Одной из первых психиатрических больниц, в которой содержались заключённые туда по политическим причинам, считается Kазанская. С 1940 по 1970 год в её палатах умерло 1802 пациента, из них 470 были осуждены по ст. 58 УК РСФСР и ст. 54 УК УССР, то есть по политическим мотивам. В исправительно-трудовой колонии № 5, которая находилась на острове Свияжск и с 1956 года стала филиалом Казанской психбольницы, с конца 30-х по 70-е годы прошлого века умерло 3087 заключённых[2].
Впервые публичную оценку психическому состоянию противников коммунизма дало первое лицо государства — Никита Хрущёв, высказавший в газете «Правда» от 24 мая 1959 года следующую мысль:
Преступление — это отклонение от общепринятых норм поведения в обществе, нередко вызываемое расстройством психики человека. Могут быть заболевания, психические расстройства в коммунистическом обществе среди отдельных людей? Видимо, могут быть. Если это будет, то могут быть и проступки, которые свойственны людям с ненормальной психикой… Тем, кто на подобном «основании» стал бы призывать к борьбе с коммунизмом, можно сказать, что и сейчас есть люди, которые борются с коммунизмом… но у таких людей, видимо, явно не в норме психическое состояние.[3]
В фильме «Наш Никита Сергеевич» прозвучало высказывание Хрущёва «Против социализма может выступить только сумасшедший».[4] Фильм вышел на экраны в начале 60-х годов и познакомил широкую общественность с намеченной Хрущёвым концепцией новой психиатрии.[4]
В 1961 году вступили в действие инструкция «По неотложной госпитализации психически больных, представляющих общественную опасность», утверждённая Минздравом СССР (от 10 октября 1961 года 04—14/32), и новый УК РСФСР, где понятие «общественно опасных деяний, представляющих особую опасность для общества» значительно расширилось за счёт четырёх следующих статей:
В результате расширения данного понятия совершенно различные деяния, от убийства до распространения запрещённой в СССР литературы, оказались в одной и той же категории деяний, «представляющих особую опасность для общества». В статье 58 нового УК РСФСР указывалось:
К лицам, совершившим общественно опасные деяния в состоянии невменяемости, но заболевшим до вынесения приговора или во время отбывания наказания душевной болезнью, лишающей их возможности отдавать себе отчёт в своих действиях или руководить ими, судом могут быть применены следующие принудительные меры медицинского характера:
- помещение в психиатрические больницы общего типа;
- помещение в психиатрические больницы специального типа.
Материальная база создавалась путём расширения сети и площадей психиатрических учреждений. Прежде всего строились новые тюремные психиатрические больницы (ТПБ). Динамика их строительства выглядит следующим образом:
Также производилось расширение площадей больниц, в связи с чем увеличивался уровень их заполнения. Например, в 1956 году в Казанской и Ленинградской ТПБ был отмечен самый низкий уровень заполнения — соответственно 324 и 384 больных, а к 1970 году он вырос более чем в 2 раза: 752 больных в Казанской и 853 в Ленинградской[5]. Общее число находящихся на излечении в психиатрических больницах специального типа МВД СССР, в 1968 году составляло 2465 человек, а к концу 1979 года оно выросло более чем в 2,5 раза и составило 6308 человек[5][6].
В позднем СССР часть психиатрических больниц находилась не в в системе Минздрава, а в ведении МВД СССР — юридически и фактически бесконтрольные со стороны врачебного сообщества в целом.
Анализ конкретных случаев психиатрического репрессирования инакомыслящих показывает, что диагностическими «масками», используемыми в репрессивных целях, чаще всего являлись «сутяжно-паранойяльное развитие личности» и «вялотекущая шизофрения»[7][8]. Остальные диагнозы (в частности, параноидная шизофрения: в редких случаях этот диагноз ставился инакомыслящим, никогда не проявлявшим психотической симптоматики и впоследствии признанным психически здоровыми) диссидентам почти не выставлялись[7][9]. Особенно часто для обоснования невменяемости диссидентов использовали диагноз вялотекущей (малопрогредиентной) шизофрении[10] .
Зачастую высказывается мнение, что именно расширительные диагностические критерии вялотекущей шизофрении, продвигаемые Снежневским и другими представителями «московской» школы, обусловили использование этого диагноза в репрессивных целях[8][10][11][12][13][14].
Российский психиатр Николай Пуховский называет концепцию мягкой (вяло, медленно и незаметно текущей) шизофрении мифологизированной и указывает на то, что увлечение ею российских психиатров совпало с правовым дефицитом, который позволил государству использовать этот диагноз в целях политических репрессий[11] .
Известный украинский психиатр, правозащитник, исполнительный секретарь Ассоциации психиатров Украины Семён Глузман отмечает, что в 60-е годы многообразие советских психиатрических школ и направлений сменилось диктатом школы академика Снежневского, постепенно ставшим абсолютным: альтернативная диагностика преследовалась. Этот фактор — равно как и особенности правового поля в СССР (отсутствие правовых актов законодательного уровня, регламентирующих практику принудительного лечения), а также «железный занавес», отделявший советских психиатров от их западных коллег и препятствовавший регулярным научным контактам, — способствовал массовым злоупотреблениям в психиатрии, частому использованию в судебной и внесудебной психиатрической практике диагноза «вялотекущая шизофрения» и выставлению его политическим инакомыслящим[8].
Украинский судебный психиатр, кандидат медицинских наук Ада Коротенко указывает, что школу А. В. Снежневского и его сотрудников, разработавших в 60-е годы диагностическую систему, в том числе концепцию вялотекущей шизофрении, поддерживали Ф. В. Кондратьев, С. Ф. Семенов, Я. П. Фрумкин и др. Расплывчатые диагностические критерии, по словам А. И. Коротенко, позволяли укладывать в рамки болезни индивидуальные личностные проявления и признавать душевнобольными практически здоровых людей[10] . Коротенко отмечает, что установлению психической патологии у свободно мыслящих и «инакомыслящих» граждан способствовали отсутствие стандартов диагностики и действие в СССР собственной классификации форм шизофрении: диагностические подходы концепции вялотекущей шизофрении и паранойяльных состояний с бредом реформаторства применялись только в СССР и некоторых восточноевропейских странах[10] .
Петербургский врач-психиатр доктор медицинских наук профессор Юрий Нуллер отмечает, что концепция школы Снежневского позволяет, например, рассматривать шизоидную психопатию или шизоидность как ранние, медленно развивающиеся этапы неизбежного прогредиентного процесса, а не особенности личности индивидуума, которые вовсе не обязательно должны развиваться по пути шизофренического процесса. Отсюда, как указывает Ю. Л. Нуллер, проистекает крайнее расширение диагностики вялотекущей шизофрении и тот вред, который оно принесло. Ю. Л. Нуллер добавляет, что в рамках концепции вялотекущей шизофрении любое отклонение от нормы (по оценке врача) можно рассматривать как шизофрению, со всеми вытекающими для обследуемого последствиями, что создаёт широкую возможность для вольных и невольных злоупотреблений психиатрией. Однако ни А. В. Снежневский, ни его последователи, по мнению Нуллера, не нашли в себе гражданского и научного мужества пересмотреть свою концепцию, явно зашедшую в тупик[12][13].
Американский психиатр Уолтер Райх отметил, что в связи с характером политической жизни в Советском Союзе и социальных стереотипов, сформированных этой жизнью, нонконформистское поведение там действительно кажется странным, и что в связи с характером диагностической системы Снежневского эта странность в некоторых случаях стала квалифицироваться как шизофрения. По мнению Райха, во многих и, возможно, в большинстве случаев, когда выставлялся такой диагноз, не только КГБ и иные ответственные лица, но и сами психиатры действительно полагали, что диссиденты больны[14].
Елена Лаврецки предполагает, что слабость демократической традиции в России, тоталитарный режим, репрессии и «истребление» лучших психиатров в период с 1930 по 1950 год подготовили почву для злоупотребления психиатрией и советской концепцией шизофрении[15].
Среди ключевых фигур, возглавлявших использование психиатрии в целях подавления свободомыслия в Советском Союзе, С. Блох и П. Реддауэй называют Г. В. Морозова, Д. Р. Лунца и А. В. Снежневского[16] , отмечая, что Снежневский ввёл новое толкование болезни, что создало возможность рассматривать идеологическое инакомыслие как симптом тяжёлого психического расстройства[16] . С. Блох и П. Реддауэй упоминают, что сторонники других направлений в советской психиатрии (главным образом представители киевской и ленинградской школы) длительное время решительно выступали против концепции Снежневского и связанной с этой концепцией гипердиагностики шизофрении; на протяжении 50-х — 60-х годов представители ленинградской школы психиатрии отказывались признавать шизофрениками диссидентов, которым был выставлен диагноз вялотекущей шизофрении в Москве[16].
Роберт ван Ворен, генеральный секретарь организации «Глобальная инициатива в психиатрии», занимающейся проблемой злоупотреблений и реформ в психиатрии[17], отмечает, что большинство экспертов сходится во мнении, что ведущие психиатры, разрабатывавшие концепцию вялотекущей шизофрении, занимались этим по указаниям партии и Комитета государственной безопасности, очень хорошо понимая, чем они занимаются, тем не менее многим советским психиатрам она представлялась весьма логично объясняющей готовность человека пожертвовать благополучием ради идеи или убеждения, столь отличавшихся от того, во что верили или заставляли себя верить большинство людей[18].
По мнению Леонарда Терновского[19], диагноз «вялотекущая шизофрения» был изобретён сотрудниками института имени Сербского академиком А. В. Снежневским, Г. В. Морозовым и Д. Р. Лунцем специально для нужд карательной психиатрии.
Французский историк психиатрии Ж. Гаррабе отмечает, что критериям шизофрении, принятым на Западе, этот диагноз не соответствовал: пациенты, которым был выставлен диагноз «вялотекущая шизофрения» представителями московской школы психиатрии, не рассматривались как шизофреники психиатрами в западных странах на основании принятых там диагностических критериев, вскоре официально закреплённых в МКБ-9[20].
Диагноз применялся в случаях, когда обвиняемые отрицали вину, не сотрудничали со следствием и было неудобно приговаривать правозащитников к тюремному заключению[21][22][23].
В. Буковский и С. Глузман приводят слова профессора Тимофеева, писавшего, что инакомыслие может быть обусловлено болезнью мозга, когда патологический процесс развивается очень медленно, мягко, а другие его признаки до определённого времени, иногда до совершения криминального поступка остаются незаметными[9].
Согласно советским правилам, «все больные шизофренией должны находиться на учёте в психоневрологическом диспансере»[24]. Таким образом, хотя вялотекущая шизофрения является нетяжёлым расстройством, лица, получившие этот диагноз, подвергались постановке на учёт в ПНД. Далее, «в неотложной госпитализации в соответствии со специальной инструкцией Министерства здравоохранения СССР нуждаются больные шизофренией, которые вследствие особенностей клинической картины (бред, императивные галлюцинации, возбуждение различного типа, гебоидные состояния с асоциальным поведением, депрессии с суицидальными тенденциями и др.) представляют социальную опасность для окружающих или самих себя»[24]. Поэтому, если психиатр трактовал какую-то общественно-политическую самодеятельность как проявление бреда или как «гебоидное состояние с асоциальным поведением», такая трактовка могла автоматически повлечь за собой недобровольную госпитализацию.
Сутяжно-паранойяльное развитие личности советскими психиатрами выделялось в качестве одной из разновидностей патологического развития психопатической личности[25] и предполагало возникновение после реальных психических травм (в частности, конфликтных ситуаций) паранойяльных реакций, из которых впоследствии формируется стройная система бреда[9][25]: доминирующая идея сменяется сверхценной, и наконец — бредовой[9]. С. Глузман и В. Буковский отмечали, что сутяжно-паранойяльное развитие личности оказалось весьма удобным диагнозом для психиатрического репрессирования инакомыслящих[7]: те или иные проявления нонкомформистского мышления и поведения (например, недовольство «освобождением» человека от занимаемой должности после подписания им «заявления протеста»; суждение об оккупации Чехословакии или об отсутствии в СССР демократических свобод) легко могли быть диагностированы как «бред сутяжничества» либо же «бред реформаторства» в рамках паранойяльного развития личности[9].
Под понятием «бред сутяжничества» подразумевалось не соответствующее действительности убеждение, что личные права индивида нарушаются, попираются; написание многочисленных жалоб и заявлений с требованием восстановить «справедливость». Известными судебно-медицинскими экспертами прямо высказывались утверждения, в соответствии с которыми идеи борьбы за правду и справедливость наиболее часто формируются именно у личностей паранойяльной структуры, судебные заседания лицами с сутяжно-паранойяльным состоянием могут использоваться в качестве трибуны для речей и обращений, и т. п.[9]
Сам по себе диагноз паранойяльного развития личности отнюдь не означает необходимости признания лица, которому инкриминируется совершение правонарушения, невменяемым: у лиц, совершивших общеуголовные деликты, диагностирование этого расстройства почти никогда не приводило к экскульпации и последующему принудительному лечению. Согласно официальной статистике Института судебной психиатрии, вменяемыми признавали 95,5 % правонарушителей, которым был выставлен этот диагноз. Однако диагностирование сутяжно-паранойяльного развития у диссидентов почти всегда приводило к признанию их невменяемыми[7][9]. Аналогичным образом невменяемыми обычно признавались и диссиденты, которым была диагностирована вялотекущая шизофрения, — невзирая на слабую очерченность диагностических критериев, предполагавших невыраженность, стёртость симптоматики, не мешающей успешной адаптации в социум, профессиональной и творческой реализации[7][9].
Недобросовестное использование диагноза «сутяжно-паранойяльное развитие личности» в репрессивных целях во время эпохи застоя привело к его дискредитации и как следствие — к отказу от выделения этого диагноза в рамках МКБ-10[25].
Усиление злоупотреблений психиатрией наступило после 1968 года[26]. 25 августа 1968 года восемь советских диссидентов (Константин Бабицкий, Татьяна Баева, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов и Виктор Файнберг) провели у Лобного места на Красной площади сидячую демонстрацию, протестуя против ввода в Чехословакию войск СССР и стран Варшавского договора. Войска были введены в ночь с 20 на 21 августа 1968 года с целью остановить в Чехословакии общественно-политические реформы, получившие название Пражской весны.
Процесс вызвал большой общественный резонанс в СССР и за рубежом. У КГБ СССР возникла сложность: одному из участников (В. Файнбергу) на допросах выбили все передние зубы, и демонстрация его в суде была сочтена нежелательной. Выход был найден в отправке В. Файнберга в спецпсихбольницу (такое решение могло быть вынесено судом без присутствия лица и без права обжалования в вышестоящем суде). Экспертизу Файнберга проводила комиссия Института им. Сербского в составе Г. В. Морозова, Д. Р. Лунца и Л. Л. Ландау. В их акте № 35/с от 10 октября 1968 года намеренно не упоминалось о вводе войск в Чехословакию, давшем повод для этой демонстрации, поступок Файнберга описывался лишь как «нарушение общественного порядка на Красной площади», а его психическое состояние описывалось следующим образом:
С увлечением и большой охваченностью высказывает идеи реформаторства по отношению к учению классиков марксизма, обнаруживая при этом явно повышенную самооценку и непоколебимость в своей правоте. В то же время в его высказываниях о семье, родителях и сыне выявляется эмоциональная уплощённость… В отделении института при внешне упорядоченном поведении можно отметить беспечность, равнодушие к себе и окружающим. Он занят гимнастикой, обтиранием, чтением книг и изучением литературы на английском языке… Критика к своему состоянию и создавшейся ситуации у него явно недостаточная[5].
В результате Файнберг был признан невменяемым и направлен в Ленинградскую спецпсихбольницу, где находился 4 года — с января 1969 по февраль 1973 года[5].
Наталье Горбаневской, обвинённой по статье 190.1 УК РСФСР за демонстрацию на Красной площади против ввода советских войск в Чехословакию, был поставлен диагноз «вялотекущая шизофрения» — по заключению профессора Лунца, «не исключена возможность вялотекущей шизофрении», «должна быть признана невменяемой и помещена на принудительное лечение в психиатрическую больницу специального типа»[27]. На примере экспертизы, проведенной 6 апреля 1970 года в отношении Натальи Горбаневской, Ж. Гаррабе делает вывод о низком качестве судебно-медицинских экспертиз, проводившихся в отношении диссидентов: отсутствие в клиническом описании изменений мышления, эмоций и способности к критике, характерных для шизофрении; отсутствие какой бы то ни было установленной экспертизой связи между действием, повлекшим за собой обвинение, и психической болезнью, могущей его объяснить; указание в клиническом описании лишь депрессивной симптоматики, не требующей госпитализации в психиатрическую больницу[28].
Элиягу Рипс, обвинённый по статье 65 УК Латвийской ССР, соответствующей ст. 70 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда), совершивший попытку самосожжения в знак протеста против ввода советских войск в Чехословакию, был подвергнут принудительному лечению в «психбольнице особого типа» с тем же диагнозом.
В качестве примеров можно привести ещё многих. Этот диагноз пытались поставить В. Буковскому[29], но комиссия, состоявшая преимущественно из противников теории вялотекущей шизофрении, в итоге признала его вменяемым. Также этот диагноз был поставлен Вячеславу Игрунову, распространявшему «Архипелаг ГУЛАГ», Леониду Плющу, обвинённому в антисоветской пропаганде. Диагноз был поставлен также и Валерии Новодворской.
Виктор Некипелов, обвинённый по статье 190-1 УК РСФСР (распространении заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй), был отправлен на обследование в Институт Сербского со следующим заключением: «Излишняя, чрезмерная вспыльчивость, заносчивость… склонность к правдоискательству, реформаторству, а также реакции оппозиции. Диагноз: вялотекущая шизофрения или психопатия». Диагноз не подтвердили, срок отбывал в уголовном лагере[30].
Ольга Иофе обвинялась по статье 70 УК РСФСР в том, что она принимала активное участие в изготовлении листовок антисоветского содержания, хранении и распространении документов антисоветского содержания, изъятых у неё при обыске. Предварительная экспертиза, проведенная Институтом им. Сербского (профессор Морозов, доктор медицинских наук Д. Р. Лунц, врачи Фелинская, Марныненко), признала О. Иофе невменяемой с диагнозом: вялотекущая шизофрения, простая форма[31].
29 мая 1970 года в калужской психиатрической больнице оказался известный биолог и публицист Жорес Медведев, написавший несколько статей о нарушениях прав человека в СССР, среди которых был очерк о цензуре советской почты. В нём Медведев утверждал, что любое письмо любого гражданина могли вскрыть сотрудники КГБ[32]. Ночью домой к Медведеву приехали главный врач калужской психбольницы А. Е. Лившиц, заведующий обнинским психдиспансером Ю. В. Кирюшин и наряд милиции во главе с майором Н. Ф. Немовым. Не предъявив ни документов, ни заключения врачей, они потребовали, чтобы Медведев поехал с ними в Калугу на психиатрическую экспертизу[33][34]. Медведев ответил, что добровольно не поедет, но и оказывать сопротивления не будет. Коллеги Медведева, пришедшие к нему домой, стали выражать возмущение. Немов ответил: «Мы — орган насилия, а вы можете жаловаться куда угодно». На их глазах Медведеву заломили за спину руки, посадили его в стоящий у подъезда автобус и увезли из Обнинска в Калугу[33][34].
Помимо получивших широкую известность во всём мире случаев помещения диссидентов в психиатрические больницы, имели место «локальные конфликты» граждан с представителями власти, заканчивавшиеся недобровольной госпитализацией, хотя клинических оснований для этого не было[35].
С. Глузман отмечает, что значительно большее количество людей, по сравнению с числом прошедших через судебные процедуры жертв репрессий, было подвергнуто внесудебным психиатрическим репрессиям — например, принудительной госпитализации в психиатрические больницы на короткий срок, зачастую на один или два дня, по указанию партийных или государственных органов[8].
Дважды в год в психиатрические стационары больные госпитализировались в недобровольном порядке не по медицинским показаниям, а по указаниям чиновников. За две недели до больших советских праздников — 7 ноября и 1 мая — райкомы и горкомы КПСС секретно направляли главврачам психиатрических больниц распоряжения на время госпитализировать в психиатрические больницы людей с непредсказуемым поведением, чтобы обеспечить общественный порядок во время праздников[36].
Одной из первых книг, посвящённых злоупотреблению психиатрией в СССР, стала книга «Казнимые сумасшествием»[37], вышедшая во Франкфурте-на-Майне в 1971 году.
5 января 1977 года при Московской Хельсинкской группе по инициативе её члена Петра Григоренко с целью выявления и обнародования сведений о случаях злоупотребления психиатрией, а также с целью оказания помощи жертвам психиатрических репрессий была создана Рабочая комиссия по расследованию использования психиатрии в политических целях[56][57][58]. Членами комиссии являлись Вячеслав Бахмин, Ирина Гривнина, Ирина Каплун, Александр Подрабинек, а позже — Феликс Серебров и Леонард Терновский. В её работе участвовали Александр Волошанович и Анатолий Корягин[56]. Врач-психиатр Александр Волошанович был консультантом комиссии[57]. Врачу-психиатру Анатолию Корягину комиссия поручала проводить экспертизы и обследования граждан, подвергавшихся психиатрическим репрессиям по политическим мотивам, и давать заключения об их психическом состоянии[59].
Рабочей комиссией была проведена большая работа по оказанию помощи лицам, помещённым в психиатрические больницы, и членам их семей, по проверке условий содержания узников совести в психиатрических тюрьмах, по расследованию и преданию гласности многих десятков случаев необоснованного помещения инакомыслящих и верующих в психиатрические больницы[57]. За время своего существования комиссия выпустила 22 номера «Информационного бюллетеня», в котором публиковались сведения о подобных случаях[57][60][61] . Деятельность Рабочей комиссии и опубликованная ею информация стали предметом внимания международных психиатрических и медицинских ассоциаций, явившись сдерживающим фактором для репрессивного использования психиатрии против инакомыслящих[57].
Однако члены Комиссии подверглись репрессиям[57]. Рабочая Комиссия по расследованию использования психиатрии в политических целях прекратила своё существование 21 июля 1981 года, когда её последний член Феликс Серебров был осуждён к 5 годам лагерей и 5 годам ссылки[60]. Другие члены комиссии были осуждены ранее: Александра Подрабинека приговорили к 3 годам лишения свободы (осужден второй раз), Вячеслава Бахмина — к 3 годам лишения свободы, Леонарда Терновского — к 3 годам лишения свободы, Ирину Гривнину — к 5 годам ссылки, врача-консультанта Рабочей комиссии Анатолия Корягина — к 7 годам заключения в лагерях и 5 годам последующей ссылки[60].
Неуклонно расширявшееся в СССР использование психиатрии в политических целях привело к тому, что на состоявшемся в августе-сентябре 1977 года в американском городе Гонолулу (столица штата Гавайи) VI конгрессе Всемирной психиатрической ассоциации приняли решение создать в рамках ассоциации «Комитет по расследованию случаев злоупотребления психиатрией». На данном конгрессе также были приняты резолюция, «осуждающая злоупотребления психиатрией в СССР»[5][62], и «Гавайская декларация» (англ. The Declaration of Hawaii)[63] — первый документ с изложением ряда основных этических норм, касающихся деятельности психиатров во всех странах.
В августе 1982 года правление Американской психиатрической ассоциации разослало всем национальным обществам психиатров в составе Всемирной психиатрической ассоциации письмо о принятии им резолюции, гласившей:
в случае если Всесоюзное научное общество невропатологов и психиатров до 1 апреля 1983 года не отреагирует соответствующим образом на все запросы, исходящие от ВПА относительно злоупотреблений психиатрией в этой стране, то ВНО должно быть временно лишено членства в ВПА до тех пор, пока эти злоупотребления не прекратятся[5][64].
В нём также сообщалось, что американская делегация на заседании Комиссии по правам человека ООН, запланированном на февраль 1983 года в Женеве, намерена внести на рассмотрение Комиссии проект резолюции, осуждающей практику «использования психиатрии в политических целях». В этой связи руководителям национальных обществ психиатров в случаях, если они поддерживают позицию США, рекомендовалось направлять соответствующие предложения в министерства иностранных дел, членам делегаций их стран в Комиссии по правам человека ООН, в международный отдел Американской психиатрической ассоциации и «Комитет, занимающийся вопросами злоупотребления психиатрией в международном аспекте»[5].
В частности, резолюции, призывавшие Генеральную ассамблею Всемирной психиатрической ассоциации лишить Всесоюзное научное общество невропатологов и психиатров СССР членства в ней за «невыполнение решений предыдущего конгресса и игнорирование запросов, исходящих от организаций», приняли, наряду с Американской психиатрической ассоциацией, Королевский колледж психиатров Великобритании и Датское общество психиатров[5].
Национальные ассоциации справедливо пришли к мнению, что 10 лет скрытой дипломатии, частных разговоров с представителями советской официальной психиатрии и сдержанных общественных протестов существенно не отразились на масштабе советских злоупотреблений и что данный подход, таким образом, не имел успеха. В январе 1983 года количество ассоциаций — членов Всемирной психиатрической ассоциации, проголосовавших за бессрочное или временное исключение из неё Всесоюзного научного общества, возросло до девяти. Поскольку данные ассоциации обладали половиной голосов в руководящем органе ВПА, теперь, в январе, представители СССР были почти уверены в том, что будут исключены из неё при голосовании в июле[65] .
В 1983 году Всесоюзное научное общество невропатологов и психиатров добровольно вышло из Всемирной психиатрической ассоциации накануне её VII конгресса в Австрии, чтобы не потерять свою репутацию окончательно. Мотивы данного решения поясняются в записке председателя КГБ СССР Виталия Федорчука и министра здравоохранения СССР Сергея Буренкова в ЦК КПСС «О подготовке специальными службами противника новой антисоветской акции в связи с предстоящим в 1983 году Всемирным Конгрессом психиатров в Австрии»:
По полученным КГБ СССР данным, руководителями австрийского оргкомитета по подготовке VII Всемирного конгресса психиатров считают вопрос об исключении СССР из ВПА решённым, так как, по заявлению профессора Гофмана — члена оргкомитета, он «окончательно подготовлен к реализации». С учётом складывающейся обстановки считали бы целесообразным рассмотреть вопрос о выходе ВНО невропатологов и психиатров из ВПА и об игнорировании его участия в VII Всемирном конгрессе психиатров в Австрии[5][64].
Отношения российской психиатрии с западной наладились только в годы перестройки. Первой российской психиатрической организацией, принятой во Всемирную психиатрическую ассоциацию на её конгрессе в Афинах 17 октября 1989 года, стала Независимая психиатрическая ассоциация. Учитывая факты политического использования психиатрии в СССР, Всемирная психиатрическая ассоциация выдвинула 5 условий, которые должна была выполнить любая желавшая вступить в неё российская психиатрическая организация:
Во исполнение условий 2 июля 1992 года в России был принят Закон о психиатрической помощи (N 3185-1), вступивший в силу 1 января 1993 года[67][68], признано использование психиатрии в политических целях и реабилитирована часть пострадавших. Согласно Закону РСФСР от 18 октября 1991 г. «О реабилитации жертв политических репрессий», лица, по политическим мотивам необоснованно помещённые в психиатрические учреждения на принудительное лечение, подлежат реабилитации и пользуются льготами, установленными для всех категорий граждан, признанных жертвами политических репрессий; согласно Положению о порядке выплаты денежной компенсации лицам, реабилитированным в соответствии с Законом РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий», утверждённому 16 марта 1992 г., этим гражданам выплачивается денежная компенсация[69]. Тем самым государство признало факты использования психиатрии в политических целях[69].
В 1990 году в журнале Королевского колледжа психиатров Великобритании «Психиатрический бюллетень» была опубликована статья Анатолия Корягина «Принуждение в психиатрии: благо или беда?»[70], содержащая восемь аргументов о существовании системы политического злоупотребления психиатрией в СССР и анализ злоупотребления психиатрией.
Злоупотребление психиатрией в СССР оказало сильное влияние на формирование и радикализацию антипсихиатрического движения на Западе. По словам Юрия Савенко, ничто не послужило антипсихиатрии больше, чем происходившие в 1960—1980-х годах психиатрические репрессии в Советском Союзе[71], поскольку практика советских злоупотреблений психиатрией оказалась наиболее широкомасштабной и получила наибольшую огласку[72].
В начале 1990-х годов директор Центра Сербского Татьяна Дмитриева принесла слова покаяния за беспрецедентное по масштабам использование психиатрии в политических целях в Советском Союзе для дискредитации, запугивания и подавления правозащитного движения, осуществлявшееся прежде всего именно в этом учреждении[72]. При этом в 2001 году в своей книге «Альянс права и милосердия» Дмитриева писала, что если в СССР и были злоупотребления в психиатрии, то не больше, чем в западных странах[72].
Анатолий Собчак в своём предисловии к одной из книг[73] о карательной психиатрии дал собственную оценку её масштабам:
О масштабности применения методов репрессивной психиатрии в СССР говорят неумолимые цифры и факты. По итогам работы комиссии высшего партийного руководства во главе с А. Н. Косыгиным в 1978 году было решено к имевшимся построить дополнительно ещё 80 психиатрических больниц и 8 специальных. Их строительство должно было быть завершено к 1990 году. Строились они в Красноярске, Хабаровске, Кемерово, Куйбышеве, Новосибирске и других местах Советского Союза. В ходе изменений, происходивших в стране в 1988 году, в ведение Минздрава из системы МВД передали 5 тюремных больниц, а 5 ликвидировали. Началось поспешное заметание следов через массовую реабилитацию пациентов, частью — психически искалеченных (только в тот год с учёта сняли 800000 пациентов). Только в Ленинграде в 1991—1992 годы было реабилитировано 60000 человек. По стране в 1978 году числилось на учёте 4,5 миллиона человек. По масштабам это равно населению многих цивилизованных стран[74].
По данным, опубликованным Международным обществом прав человека в «Белой книге России», в целом по стране жертвами использования психиатрии в политических целях стали порядка двух миллионов человек[75]. С 1988 года их начали постепенно выписывать из психиатрических больниц и снимать с психиатрического учёта в психоневрологических диспансерах по инициативе международной общественности и Всемирной психиатрической ассоциации[5]. В 1988—1989 году по требованию западных психиатров как одному из условий принятия советских психиатров во Всемирную психиатрическую ассоциацию около двух миллионов человек было снято c психиатрического учёта[76]. По оценке ван Ворена, в Советском Союзе были помещены в психиатрические больницы около трети политических заключённых[18]. Со ссылкой на доступные данные ван Ворен делает вывод о том, что тысячи инакомыслящих были госпитализированы по политическим мотивам[18]. Вопросы о привлечении к ответственности лиц, игравших непосредственную роль в злоупотреблении психиатрией в СССР, были проигнорированы[5]. Многие жертвы «политической психиатрии» остались или ушли из жизни нереабилитированными, например инженер Вадим Лашкин, написавший в 70-е годы письмо в защиту Александра Солженицына[77].
Аналептик используемый в психиатрии в качестве успокаивающего средства, в политических учениях средневековья доминирует парадигма, развитие психиатрии в россии.
Till It's Gone, Шаблон:Депутаты Государственной думы Российской империи от Ферганской области, Кубикл, Категория:Изображения:Города, Файл:Narrenzunft Tettnang Hopfennarr Narrentreffen Meßkirch 2006.jpg.